В начале следующего года труппа приступила к репетиции колхозного балета, и вот тут Коко очень сильно пожалел, что в первый же день разругался с худруком.

Само собой разумеется, что глупый и бездарный недохудрук Лексейлексеич и балеты ставил соответствующие, но был в этом балете один волшебный момент, ради которого можно было простить ему всё. А именно: во втором акте один из героев переодевался в белое платье и в таком чудесном виде ходил до конца спектакля. Мало того, к платью полагался еще и белый венок на голову. Когда Коко узнал об этом, у него даже дыхание перехватило. Белое платье стало наваждением. Оно снилось ему по ночам. Белое, воздушное платье, иногда длинное, иногда короткое, но всегда такое кокетливое, такое манящее и… недосягаемое.

Как и положено человеку весьма недалекому, Лексейлексеич абсолютно ничего не соображал в выборе исполнителей, и поэтому белое платье досталось самому неподходящему для этой роли танцовщику. Парень был невысок, худощав, черты лица имел тонкие и нежные, а значит перепутать его с девушкой, по мнению Коко, мог только совсем слепой и выживший из ума старик, в темную, безлунную ночь. К тому же, недоделанный сильфид, как окрестил его Коко, не мог долго стоять на пуантах, спотыкался, падал и вообще, больше походил на пьяного клоуна, чем на сильфиду. Коко приходил на репетиции, садился неподалеку от худрука и громко разбирал ошибки сильфида. Сначала худрук пытался не обращать на него внимания, но в конце концов ему это надоело, и он поставил у дверей парня с молотом, который преграждал Коко вход в репетиционный зал.

Тогда Коко решил пойти другим путем. Когда не было репетиций, он пробирался в костюмерную, натягивал на себя белое платье, которое было ему маловато, надевал венок и пуанты, и в таком виде прохаживался возле кабинета худрука. Ведь даже при всём своем врожденном дебилизме, Лексейлексеич должен был понять, на ком лучше сидит платье, и кто тут настоящая сильфида. Но худрук каждый раз, мельком взглянув на Коко, молча проходил мимо, а подойти к нему поближе, Коко не решался, так как рядом с худруком постоянно маячил новоявленный премьер. За спиной у премьера висел молот, а в руках он всегда носил кресло, готовый подставить его начальнику в любом месте, в любой момент.

- Не иначе, Коко замуж собрался, - как-то раз заметил один из оперных солистов, исполняющий роль Онегина. - Целыми днями в таком виде возле кабинета их худрука бродит. Ох и ошибались мы в нём.

- Да их там много, таких невест, - саркастично усмехнулся его спутник, загримированный под Ленского. - Вчера в буфете еще одного в платье видел. Это их новый худрук всякое непотребство выдумывает. При Ванваныче такого не было. На днях всю сцену навозом закидали, так после этого я верхнее “до” взять не смог. Только рот открыл, так сразу почувствовал, как будто дерьма наелся.

- Ну не преувеличивайте, Захарзахарыч, - мягко сказал Онегин. - Верхнее “до” вы и без навоза никогда не брали.

- Уж кто бы говорил, Андрейандреич, - ехидно улыбнулся Ленский. - Про вас критики пишут, что вы блеете, как баран.

- Я - баран?

- Да, вы - баран!

- Я - баран? - снова повторил Онегин, ласково запуская руки Ленскому в парик. Тот сделал ответный жест. Под париками у обоих оказались лысины, обрамленные седыми волосами. - “В связи с болезнью солистов спектакль отменяется. Билеты можно сдать в кассу”, - появилось объявление в театре.

В день премьеры в зале был аншлаг. Публика, утомленная классикой и принцами, валом валила на современный колхозный балет. Даже унылые оперные старушки, презирающие балет, с боем вырвали немалую часть билетов у лихих балетных бабок. После спектакля зал взорвался овациями, и Коко, одиноко сидевший за кулисами, вдруг понял, как это горько, когда аплодируют кому-то другому, а не ему. Впервые так случилось, что он был здесь никому не нужен. Вот и предательница прачка сидела сейчас в зале и от души хлопала колхозникам своими натруженными руками. Недоделанный сильфид красовался на сцене в ослепительно белом платье, кланялся зрителям, скалил зубы и купался в лучах внезапной славы вместе с худруком. Под крики “Браво!”, предназначенные не ему, Коко поклялся отомстить им всем.

После спектакля был устроен грандиозный банкет, где директор поздравил худрука с удачным началом и пожелал быстрее поставить следующий балет. Никто и не вспомнил про несчастного Коко и не заметил его отсутствия на банкете.

Окрыленный успехом, Лексейлексеич приступил к созданию следующего балета, которому он дал романтичное название “Молот”. И вот тут начались сложности.

Либретто заключалось в следующем: директор завода, по совместительству жулик, прохиндей и враг народа, закупил у проклятых капиталистов некую машину, которая производила бракованную продукцию и это обстоятельство помешало выполнить пятилетку за два дня. Директора разоблачает положительный рабочий - передовик производства. Он берет молот и последовательно разбивает буржуйскую машину, затем разносит кабинет директора, а в конце бьет молотом по башке самого директора.

Директор наотрез отказался утверждать такой сценарий. Он вызвал худрука к себе в кабинет и сходу начал орать:

- Вы что это удумали?! Над директорами издеваться?! Нет, такой балет мне не нужен. Переделывайте сюжет.

- Петпетрович, - пытался втолковать ему худрук. - Это всего лишь балет. Ну сцены из соцреализма.

- За что мне это наказание? - задумчиво глядя на худрука, произнес директор. - Не успел от одного избавиться с его дурацкими балетами, так теперь второй мне какую-то ересь приносит.

- Но так было задумано...

- Нельзя бить директора молотом по голове! - рявкнул Петпетрович, треснув кулаком по столу. - Это какой пример для всех? Переделывайте сюжет или никакого балета не будет. Всё, разговор окончен.

На следующий день худрук принес новое либретто. По сюжету, рабочий-тунеядец обиделся на руководство, за то, что ему мешали курить на работе и бездельничать, поэтому взял молот и раскурочил чудо-машину, которую собрали рабочие завода под руководством мудрого директора. За это негодяя расстреливают.

- Вот это хороший балет, - одобрил директор. - Правильный. Так с ними, подлецами, и надо. Только перед расстрелом не забудьте ему ещё выговор влепить с занесением.

- Жалко мне его, - снова начал спорить худрук. - Парень он хороший. И кресло везде за мной таскает.

- А вы не забыли, Лексейлексеич, кто вас в то кресло посадил? - пристально взглянул на него директор. - Ну так как?

- Обязательно влепим, - вздохнул худрук. - С занесением.

- А вы на эту роль Коко возьмите, - вдруг предложил директор. - Его-то не жалко. Мы ему по либретто два выговора влепим и расстреляем. - Петпетрович злорадно потер руки. - А откажется от роли, мы ему в натуре выговор объявим.

- Да ну его, - пренебрежительно махнул рукой Лексейлексеич. - Не его это амплуа. Он молот не удержит.

- Ну как знаете, - директор сразу потерял интерес к балету .

С горем пополам утвердив либретто, худрук велел рабочим вживаться в образ. Для этого он разрешил им почаще курить и ругаться матом. Труппа с удовольствием начала выполнять указание, и в театре никому не стало житья. Теперь оперные, проходя по лестницам, повсюду встречали “рабочих”, которые, выпуская им в лицо кольца дыма, еще и отпускали вслед несколько крепких выражений. Оперные жаловались худруку, но всё было бесполезно до тех пор, пока кто-то, разумеется в репетиционных целях, не обматерил самого директора. После этого директор вызвал худрука к себе в кабинет и целый час репетировал с ним заводской лексикон так, что стены театра ходили ходуном, оттопыренные уши Лексейлексеича стали пунцовыми, а куряки-сквернословы превратились, по либретто, в образцовых тружеников, вместо перекура, делающих по утрам производственную гимнастику.

Решив, что труппа достаточно вжилась в образ, Лексейлексеич приступил к репетициям. Всё шло прекрасно до того момента, когда начали репетировать сцену в трактире. И тут… Дело было в том, что Лексейлексеич предпочитал натуральный реквизит. Сначала гостей за столиками репетировали “рабочие”. Затем на репетиции стали захаживать “колхозники”, которым из натурального реквизита, в свое время, достался только навоз. Вслед за “колхозниками” подтянулись оперные, которые, хотя и не любили балет, но реквизит весьма уважали. Такой крепкой спайки между оперой и балетом в этом театре не было со дня его основания. Однажды сам оперный худрук Сидсидорыч, устав искать свою труппу по всему театру, забрел на репетицию и тоже принял в ней самое деятельное участие. Репетируя пятый стакан, он решил, что балет может быть приятным, если вливать его в себя порциями. Главное, чтобы им руководил толковый человек. Сидсидорыч с сожалением подумал о бездарном Ванваныче, который шестьдесят лет сидел в этом театре, а ни одного балета, который бы так грел душу и тело, создать не смог.

Лексейлексеич ничего этого не замечал. Одновременно у него было заряжено ещё несколько балетов в европейских театрах, поэтому на репетициях он смотрел сквозь сцену, мысленно пребывая где-то в Копенгагене или Лиссабоне. Но однажды, когда натуральный реквизит передавался со сцены в оркестр, дирижер Палпалыч, забывшись, протянул стакан худруку. Лексейлексеич машинально выпил, вернулся в уездный театр и только тут увидел, что вся сцена плотно заставлена столиками, за которыми сидят и чокаются очень корпулентные люди весьма солидного возраста.

Хитрый худрук не стал сразу прогонять оперных, а на следующий день заменил реквизит простой водой. На его беду, в тот день Сидсидорыч, известный в театре своей скаредностью, решил отметить свою годовщину прямо на репетиции, а на закуску принес селедку. Гости сказали первый тост и выпили.

- Это что за халтура?! - вытаращив глаза, завопил Сидсидорыч и швырнул ненужной селедкой прямо в худрука. - Ставят тут черт-те что! При Ванваныче такого не было!

Гости возмущенно зашумели и повскакали с мест, опрокинув столы с поддельным реквизитом. Обложив Лексейлексеича нехорошими словами, они гордо удалились. Сидсидорыч встал посреди сцены и презрительно глядя на худрука, припечатал:

- А балет ваш - дерьмо!

После чего тоже удалился с оскорбленным видом и гордо поднятой головой.

Пока в театре шло моральное разложение по всем фронтам, Коко, неожиданно для всех, стал звездой местного телевидения.

Однажды вечером директор ел традиционный вечерний бутерброд с осетриной и лениво щёлкал пультом от телевизора. Вдруг он услышал знакомый голос. Взглянув на экран, директор выпучил глаза и уронил осетрину себе на штаны.

- Скажите, Коко, - допрашивал ведущий, - как живут в вашем театре худруки?

- Наши худруки живут очень хорошо, - возмущенно затрещал Коко на экране. - Они получают много денег, а с артистами совсем не делятся. Вернее, делятся, но только со своими любимчиками. Дают им звания и роли. Вот взять, хоть, нашего худрука. Он же абсолютно ничего не понимает в балете. Он совсем не соображает, кого надо ставить на соответствующую роль. Например, одну кривоногую дуру он сразу сделал примой, хотя она годилась только в прачки. А один дровосек сразу стал премьером, хотя он даже читать не умеет, зато подлизывается к худруку. А ещё одному недоделанному уроду тоже дали главную роль, белое платье и венок, такой, на голову. А у него талии совсем нет, и на пуантах даже две секунды простоять не может, потому что у него стопы крестьянские, и щиколотки толстые и уродливые. А щиколотки должны быть изящные, - Коко вытянул ногу, демонстрируя свою щиколотку. - Но тех, у кого щиколотки тонкие, как у меня, в нашем театре гнобят. Потому что я не такой, как все. Я - звезда номер один во всем мире, а они кто? Бездарные, кривоногие уроды. Серая масса. А наш недохудрук таких любит, потому что ему ума не хватает, чтобы разглядеть настоящего гения. И вот такие идиоты нами руководят.

- К сожалению, наше время истекло, - сообщил ведущий, прервав этот поток красноречия.

- Как, уже? - обиженно надулся Коко - А я, как раз, хотел рассказать как живет в нашем театре директор, который подбирает себе тупых недохудруков.

- Об этом мы обязательно поговорим в одной наших из следующих передач, - успокоил его ведущий. - С вами, друзья, была передача “Не все дома”! Ждем вас у экранов через неделю в это же время. Оставайтесь с нами.

На следующий день директор с самого утра вызвал худрука к себе в кабинет.

- Лексейлексеич, - начал директор, - вы смотрели вчера передачу по телевизору?

- Какую именно?

- Ну эту… “Не все дома”.

- Знаете, Петпетрович, - усмехнулся худрук, - это не мой уровень, чтобы смотреть подобные передачи. А вы что-то там для себя полезное открыли?

- А зря не смотрите. Между прочим, один из ваших подопечных там вчера о вас много интересного рассказывал.

- Надо же, - нисколько не удивился худрук. - И кто бы это мог быть?

- Кто же ещё, как не ваш Коко?! - заорал директор. - Включил телевизор, а он тут и нарисовался. И говорит, и говорит, и говорит, и говорит, и говорит, и говорит...

- Почему это он мой? - возмутился худрук. - Это переходящее знамя мне по наследству досталось от вашего прошлого худрука. Вы этого Коко на работу принимали. Так что, он ваш, а не мой.

- Ну ладно, Лексейлексеич, - примирительно сказал директор. - Что делать-то будем?

- А нужно что-то делать? Лично я даже рад, что он в телевизоре, а не мешается здесь. Наконец-то он нашел свое настоящее амплуа. Пусть болтает, что угодно, лишь бы подальше отсюда.

- Нет, не пусть, - снова начал заводиться директор. - В следующем выпуске он пообещал про директора рассказать. Про меня, то есть.

- Надо же, как интересно, - протянул худрук. - А от меня вы что хотите?

- Хочу, чтобы вы дали ему роль в спектакле. Чтобы заняли его чем-нибудь, и не болтался он без дела по телевизорам. Дайте ему роль, пусть репетирует!

- Но у меня нет для него ролей. Поймите, у меня мировое имя в современной хореографии, и я не могу давать роли тем, кто ничего в ней не соображает. Меня же засмеют во всем мире. Зачем мне бездарные, неартистичные уроды, которые могут танцевать только классику, да и то, как… А что вы на меня так смотрите, Петпетрович?

- Да нет, ничего, так просто. Дежа вю, вдруг, накатило... Лексейлексеич, я вот тут подумал… Когда мы с вами контракт ваш подписывали, я еще не знал, что у вас мировое имя. Вот я предлагаю, увеличить немножечко ваш контрактик…

- Немножечко?

- Ну… в пределах разумного. С поправочкой на мировое имя. А вы дадите этому…, роль, и чтобы я его больше в телевизоре не видел.

Внезапно в кабинет вбежала испуганная секретарша.

- Петпетрович, из министерства звонят. Говорят, что у нас на крыше какой-то голый придурок ошивается. Спрыгнуть, что-ли, хочет?

- Вот почему в министерстве знают, что у нас на крыше творится, а я обо всём узнаю в последнюю очередь? - с досадой сказал директор. - Пойдемте, Лексейлексеич, посмотрим, что там такое.

Они вышли на улицу. Возле театра уже собралась толпа зевак. Директор поднял голову вверх и узрел на крыше вчерашнего телегероя. Абсолютно голый Коко вцепился в одну из оставшихся квадриг, которая слегка накренилась. Кроме него на крыше были еще два человека с фотокамерами.

- Ты что там делаешь?! - заорал директор.

- Фотосессию! - прокричал в ответ Коко. - Для журнала мод.

- Какую еще порносессию? - орал директор, - слезай оттуда, быстро! И квадригу отпусти!

Квадрига накренилась еще сильнее. Коко отчаянно пытался удержаться на крыше вместе с квадригой.

- Отпусти квадригу! - вопил директор. - Лучше сам прыгай, а квадригу не трожь!

- Вот видите, - крикнул Коко, обращаясь к зевакам, - как меня здесь травят? Им квадрига дороже, чем великий танцовщик!

- Да, да, смотрите, до чего его довели, - начали возмущаться в толпе. - Совсем загнобили. Даже с крыши сброситься заставляют.

- С таким директором откуда угодно сбросишься!

- А почему он голый? - сердобольно простонала пожилая дама. - Бедняжке даже надеть нечего.

- Ага. В бутике “Шанель” сегодня санитарный день, - саркастично ответила ей какая-то злобная тетка.

- Ну и дура же ты! - накинулись на неё окружающие.

- Да она директора поддерживает!

- Надо петицию составить, чтобы директора выгнали!

- Долой директора! - истошно завопила какая-то старуха.

- Долой! Долой гада! - охотно поддержала старуху толпа.

Мощный рев толпы сотряс стены театра, и несчастная квадрига, за которую цеплялся Коко, полетела вниз. В толпе раздался истеричный визг. Достигнув земли, квадрига разлетелась на куски, а Коко… Коко, которого в последний момент схватили люди с фотокамерами, остался на крыше.

Поняв, что душераздирающего зрелища сегодня не будет, недовольные зеваки начали расходиться. Площадь опустела, и только оставшиеся две квадриги грустно взирали сверху на осколки своей погибшей товарки.



Через полчаса Коко явился в кабинет директора вместе с худруком. Схватил, по обыкновению стул, и уселся посреди кабинета. Ни тени смущения или раскаяния за разбитую квадригу он, судя по всему, не испытывал.

В этот раз директор репетировал заводской лексикон примерно час. Лексейлексеич, кивая головой, мысленно сочинял новый балет для Амстердама, а Коко, тоже мысленно, свою речь для новой телепередачи.

- Лексейлексеич, - внезапно успокоившись, сказал директор, - вы помните, о чем мы с вами договаривались?

- Что? - очнулся худрук. - А, да! Послушайте, Коко... В общем, я решил дать вам роль в балете.

- Надо же, - ухмыльнулся Коко. - С чего вдруг такая милость?

- Ну мы тут с Петпетровичем подумали, что надо вас задействовать, а то вы совсем с ума сходите. Да и зрители просят. Короче, какую роль вы хотите?

- В белом платье, - быстро сказал Коко.

- Еще чего не хватало! Вы что, не понимаете, что перепутать вас с девушкой, может только совсем слепой и выживший из ума старик, в темную, безлунную ночь? - хамски ответил худрук.

- А была у нас Стюшка, один в один, как Коко, - вдруг вспомнил директор. - Жаль, я её выгнал…

- Ага, - злорадно сказал Коко, - теперь жалеете, да? А я вам тогда говорил...

- Да, - ответил директор. - Очень жалею. Жалею, что её выгнал, а тебя оставил. Надо было вас обоих выгнать. А мне сейчас в министерстве сказали, что если еще раз такое повторится, то…

- То, что? - заинтересовался Коко.

- Ничего. Пойдешь вслед за Стюшкой шпагаты раздвигать.

- Ну так какую роль выбираете? - прервал их воспоминания худрук.

- В белом платье, - твердо повторил Коко. - Не то снова на крышу залезу.

- Лексейлексеич, - умоляюще попросил директор, - ну дайте вы ему это платье. - В конце концов, премьера уже прошла, и вам не надо будет стоять рядом с ним на сцене. Никто ничего и не узнает. А ваше мировое имя будет соответствующе вознаграждено. - Директор написал на бумажке какую-то сумму и показал худруку.

- Ну ладно, - нехотя согласился худрук. - Только ради вас, Петпетрович. Идите, шейте себе платье, - разрешил он, обращаясь к Коко.

Вопреки опасениям худрука, Коко очень удачно вписался в роль. Публика выла от восторга, дамы бились в экстазе, мужчины тоже. За билетами была давка и возле театра даже пришлось открыть круглосуточный травмпункт. Пользуясь этим, директор увеличил цены на билеты в два раза, но счет пострадавших, всё равно исчислялся десятками. Зачастую в театре можно было встретить дам постбальзаковского возраста в гипсе и на костылях, пришедших полюбоваться на несравненного Кокошеньку.

- Как фе ему ифет это фатье, - восторженно шептала одна из зрительниц, с трудом шевеля загипсованной челюстью.

- Точно. Ни одному мужику так платье не идет, как нашему Кокошечке, - поддержала её соседка, прикрывая ладонью подбитый глаз. - Хоть одним глазом, но я это вижу!

- А как он на пуантах летает! Женщины так не могут! - выразила восторг еще одна поклонница в корсете, у которой явно были сломаны ребра.

- Ещё бы! У них все бабы в театре кривоногие. Кокошечка сам это по телевизору говорил. Их худрук только таких и любит, - вставила зрительница с загипсованной ногой. - Потому что он сам кривой и тупой. Вы же смотрели “Не все дома”?

- Это моя любимая передача, - умильно сообщила дама с забинтованной головой. - Правильно Кокошечка их на чистую воду выводит. Пусть все знают, что в этом недотеатре творится.

- Но ведущий в той передаче настоящий хам, - заключила шестая дама без видимых увечий. - Никакого почтения к нашему великому Кокошеньке. Слова ему сказать не дает, постоянно перебивает. Гнать таких ведущих надо.

Несмотря на пробитые головы и сломанные ребра, жизнь в театре, казалось, потихоньку налаживалась. Коко наслаждался своим белым платьем, и директор слегка успокоился.

Но однажды вечером худрук ел традиционный бутерброд с черной икрой и лениво переключал каналы телевизора. И вдруг он увидел знакомое лицо.

- Скажите, Коко, - поинтересовался ведущий, - вот вы приняли участие в новом балете “Светлое Будущее”. Расскажите, пожалуйста, что это за балет?

- А что про него рассказывать? - деланно удивился Коко. - Так себе балет. Не “Лебединое Озеро”, прямо скажем. Да разве наш недохудрук может что-то дельное поставить? В этом балете только одна роль нормальная, и то, потому что её исполняю я! Если бы не я, то в этом балете совсем было бы нечего смотреть. Вот вам пример: до меня эту роль исполнял один кривой урод, любимчик нашего худрука. Так зрители через десять минут со спектакля убегали, а в антракте зал совсем пустой был. Да и билеты только на треть были раскуплены. А я, я любой спектакль могу вытянуть, даже самый бездарный. Все идут смотреть только на меня, и балет уже никого не волнует...

Худрук выключил телевизор.

На следующий день Коко прибежал вечером в театр на спектакль и вдруг увидел, как ему навстречу идет недоделанный сильфид загримированный на роль. Увидев остолбеневшего Коко, сильфид злорадно ухмыльнулся и сказал:

- Сегодня я танцую. А тебя худрук со спектакля снял. Сказал, что ты больше никогда эту роль танцевать не будешь.

Едва сдержавшись, чтобы не заехать сильфиду по наглой роже, Коко ринулся к худруку. Не постучавшись, он ворвался в кабинет.

- Лексейлексеич, - возмущенно заорал он с порога, - почему меня сняли с роли?!

- А вы сами не догадываетесь? - тихо спросил худрук, даже не повернув головы в сторону Коко.

- Догадываюсь, - язвительно ответил Коко. Стоя в открытых дверях, он начал громко орать на весь театр: - Это всё из-за того, что я гений! Мне все завидуют, и вы тоже мне завидуете больше всех! Потому что вы никчемный, бездарный, бесталанный хореограф и недохудрук. Я пожалуюсь самому директору, что вы меня гнобите. Я всем расскажу…

Лексейлексеич встал из-за стола, подошел к Коко и презрительно сказал:

- Пошел вон.

Затем, вытолкнув опешившего Коко в коридор, и закрывая дверь, добавил:

- Платье и венок можете оставить себе. На вечную память.